В отличие от всех последующих поколений, у греков как первых философов не было никаких слов, чтобы выражать и описывать сложные абстрактные явления. Всё, чем они располагали, был житейский язык — язык ремесленников и землевладельцев, язык быта и площадей. Но чтобы по-настоящему начать философствовать, слов этого языка было недостаточно — нужны были специальные понятия, термины.
Пока не появились философские кафедры и научные журналы, создать термин было не так уж просто. Слово обыденной речи — это слово «малоподвижное», определяющее узкий круг предметов. Чтобы слово стало означать что-нибудь другое, его необходимо «сдвинуть» с места — вытолкнуть в зону метафор. Именно в этой зоне и работали первые античные мудрецы, выплавляя из житейского языка терминологический инструментарий.
Одним из самых известных таких мудрецов был древнегреческий поэт Гераклит, которого современники за его непонятные вирши прозвали Темным. Взяв на себя роль оракула, в своих афоризмах философ разрушал синтаксические связи и сталкивал целые семантические пласты, приводил слова в движение. Своим современникам Гераклит отвечал: «Не меня слушайте, а язык!»
Так, в своей известной фразе βιός τῷ τόξῳ ὄνομα βίος ἔργον δὲ θάνατος он столкнул два слова, которые в древнегреческом языке различаются только ударением, — βιός и βίος («лук» и «жизнь»). В переводе получается: «Луку имя — „жизнь“, а дело — смерть», но в оригинале это звучит куда сильнее. Сопрягая два противоположных онтологических понятия, практически сводя их в одно слово, философ создает напряжение, в котором возникает некий зазор.
По мысли Гераклита, только в этом зазоре между словами и можно увидеть само бытие.
Но настоящим мастерством в подобных трюках отличался, конечно, Платон. Выдающийся историк культуры Сергей Аверинцев замечает, что в его текстах «каждое слово чуть ли не на глазах у читателя выхватывается для терминологического употребления из родной стихии быта и еще трепещет, как только что выловленная рыба»; что его слово «расковано и разбужено, даже раздразнено, без прямой нужды подвижно; избыток не вполне еще определившихся возможностей придает ему здоровую нервность породистого и норовистого животного».
Языковое чутье Платона поражает. В девятой книге «Государства», говоря о «тираническом» юноше, он строит вычурную по древнегреческим меркам фразу: έπιθυμίαι θυμιαμάτων τε γέμουσαι καὶ μύρων («вожделения, изобилующие благовониями и мазями»). Делает он это для того, чтобы в одном месте два раза подряд попались пять букв — θ-υ-μ-ι-α: в слове έπιθυμίαι («вожделения») и θυμιαμάτων («благовония»). Оба эти слова восходит к одному корню — θυμ, который можно найти и в латинском слове fumus, и в русском слове «дым». Этот корень включает в себя значения и «запаха», и «страсти», и «храбрости» — точно так же, как русское «дух». Вряд ли об этом знал сам Платон, но то, что он столкнул эти слова, говорит о многом.
Однако заслуга Платона не только в этом. Все архаические мудрецы тяготели «к острословию, к притязательной, замысловатой речи, к игре аллитераций, рифмоидов, ложных этимологий».
Платон — первый, кто начал не только «разогревать» язык, но и «остужать» его своей интеллектуальной критикой. Слово, сумевшее выдержать такую закалку, отливалось в термин.
Эти манипуляции античных мудрецов с греческим языком можно сравнить с работой, которую проделывали поэты ХХ века с русским: словотворчество Велимира Хлебникова, усиленная этимологизация Марины Цветаевой, метафорический шифр Осипа Мандельштама. Очевидно, что передать всё это в переводе на другой язык просто невозможно, как невозможно уловить и тот труд, который осуществили греки. Именно поэтому мы расскажем вам о главных словах античной философии, которые стали терминами.
1. Материя
Слово materia латинское по происхождению и означает «дубовая древесина» или «строевой лес». Древнеримский оратор и философ Цицерон калькировал таким образом древнегреческое слово ὕλη (произносится с придыханием — «ги́ле»), которое, в свою очередь, тоже означало «лес», «древесина» или «пиломатериалы».
В том смысле, в котором мы используем его сейчас, это слово (а точнее, его греческий оригинал, ὕλη) впервые начал употреблять Аристотель. Материалистами он стал называть философов-досократиков, которые, по его словам, «началом всех вещей» считали «материю»: Фалес — воду, Анаксимен — воздух, Гераклит — огонь, Эмпедокл — аж четыре природных элемента, а Демокрит — атомы.
Почему Аристотель выбрал именно это слово — «лес»? Вероятно, потому, что так нагляднее всего можно было объяснять студентам, что материя — это то, из чего можно строить, чему можно придавать «форму» и что, среди прочего, может «сгорать», претерпевая различные изменения, но по сути оставаясь всё тем же — «древесиной», материей.
2. Сущность
«Сущность» — это термин, без которого сейчас не обходится, пожалуй, ни один философский трактат. Да и в обыденной речи мы пользуемся им достаточно часто. В древнегреческом языке это слово писалось οὐσία (читается как «у́сия») и означало прежде всего «земельный надел» или «двор», то есть имущество человека.
Когда древнегреческий философ хотел узнать, какова сущность той или иной вещи, ему приходилось спрашивать: «Каково имущество этой вещи?» или «Что у нее есть?» И здесь самое время вспомнить, что одна из форм русского глагола «есть» — слово «суть». Сущность древнегреческих философов — это не сущность, которая скрывается за явлениями, а совокупность того, чем обладает вещь, — совокупность ее отличительных черт и свойств.
Примечательно при этом, что лишиться своей «усии» в обыденном смысле означало разориться, то есть потерять свой двор, надел и всё остальное имущество. Потерять же свою «усию» — свой-ство — в философском смысле равнозначно тому, чтобы перестать существовать.
3. Ум
Древнегреческое слово «ум» писалось как νοῦς и произносилось как «нус». Чуткий к языку читатель может учуять за этим словом тот же корень, что и в русском «нюхать», и будет прав. Русское «нюх» и древнегреческое νοῦς — родственные слова. А это значит, что античный ум — это что-то, близкое скорее к чутью и интуиции, нежели к интеллекту и рассудку. Этот ум схватывает, а не рассуждает, и на английский это слово переводят как intuition или apprehension.
В гомеровской «Одиссее» сменившего облик героя узнает по запаху его старая собака Аргус, и в этом месте Гомер использует глагол ἐνόησεν, образованный как раз от существительного νοῦς:
Так полумертвый лежал неподвижно покинутый Аргус,
Но Одисееву близость почувствовал (ἐνόησεν) он, шевельнулся,
Тронул хвостом и поджал в изъявление радости уши.
«Одиссея», XVII, 300–392
Великий русский философ Владимир Бибихин так комментирует упомянутое выше родство: «В самом древнегреческом языке это прошлое слова забыто, и только наш язык, если можно так сказать, еще помнит, что высокое философское νοῦς восходит к нюху, чутью. На ту же память загадочно намекает фрагмент Гераклита, перестающий в свете этого русско-древнегреческого соответствия казаться причудливым. „Если бы все вещи стали дымом, их распознавали бы носом“. И еще: „В Аиде души вдыхают запахи“ (фр. 7 и 98 по Дильсу-Кранцу)».
Позже, случайно или нет, с собаками, различающими по запаху свое и чужое, Платон будет сравнивать философов («Государство», II, 376b).
4. Категория
Древнегреческое κατηγορία состоит из двух слов: κατά («против») и ἀγορά («агора, народное собрание») — и означает «обвинение». Если эллин хотел, чтобы кого-то наказали за нарушение какого-либо закона, он выходил вперед на народном собрании и во всеуслышание произносил: «Тот, который…» — и дальше шло перечисление того, в чем «тот» виновен.
В результате все деяния преступника становились явными и открытыми, а обвиняемого определяли по той статье закона, которую он, предположительно, нарушил. Сейчас бы мы сказали: его относят по такому-то признаку к той или другой категории. Именно в этом смысле и начал употреблять древнегреческое слово κατηγορία Аристотель.
Интересно, что близкое к нему по современному значению латинское слово classis, от которого произошли «класс» и «классификация», означало в свое время «военный призыв» и несло в себе ту же семантику: юношей определяли по тем или иным признакам в такую-то военную часть. Причем двусмысленность слова «определение» выявляется здесь неслучайно: на основании признаков и определяют, и распределяют.
5. Атом
В сегодняшней речи мы пользуемся одновременно греческим словом ἄτομος, и его латинской калькой individuum. И первое, и второе буквально переводятся как «неделимый». Слово с таким значением понадобилось атомисту Демокриту для того, чтобы постулировать предел деления мира. По мысли философа, если этого предела не допустить, то окажется, что никакое движение невозможно: Ахиллес, пытающийся догнать черепаху, всё время будет стоять на месте.
Существенно, что для Демокрита внешние отличия атомов друга от друга были не менее важны, чем их неделимость. У Демокрита каждый атом обладал своим уникальным, неповторимым образом: он был in-dividuum уже в современном значении слова. Похожую эволюцию, кстати, легко отыскать и в русском языке: от слова «лик», означавшего «внешность», очень скоро образовалась «личность».
Кроме того, представление о неделимости предмета в античной культуре сопрягалось с мыслью о его невыводимости из чего-либо другого. Неделимое — само по себе: оно выключено из цепи причинно-следственных связей, ничем не обусловлено, ни к чему не сводимо и собственные основания имеет только внутри себя. Это сущностные черты и древнегреческих атомов, и современных индивидуумов.
6. Катарсис
Древнегреческое слово κάθαρσις известно, пожалуй, каждому, кто хоть раз соприкасался с искусством. Правда, к тому времени, когда Аристотель употребил это слово в своей «Поэтике», оно уже успело стать термином — и даже не в одной, а в двух областях. В медицине κάθαρσις означал «меры по удалению ненужных веществ из организма», а в сфере ритуальных обрядов — процедуру «очищения от скверны».
Однако любопытно, что к 1931 году это слово приобрело, внимание, 1425 толкований. Причиной тому стал, можно сказать, сам Аристотель. Мало того, что в дошедшей до нас части «Поэтики» он употребил слово κάθαρσις всего лишь один раз, — сама фраза, в которой он использовал это слово (κάθαρσις τῶν παθημάτων), считается грамматически невнятной: то ли философ говорит об «очищении подобных аффектов», то ли об «очищении от подобных аффектов».
Обнадеживает только то, что это слово обладало устойчивым значением для самого Аристотеля. Судить об этом можно по тому, что κάθαρσις еще раз попадается в другом его сочинении, и там он ссылается на «Поэтику».
Речь идет о восьмой книге «Политики», а именно той части, где Аристотель говорит о музыке: «Мы утверждаем, что музыкой следует пользоваться не ради одной цели, а ради нескольких: и ради воспитания, и ради очищения (что мы называем очищением — этого теперь мы объяснять не будем, а в сочинении „О поэтике“ скажем об этом яснее)».
В свете всего вышесказанного последние слова звучат крайне иронично.
7. Идея
Изначально в древнегреческом языке слово ἰδέα, получившее свое современное значение благодаря Платону, означало просто «облик», «внешний образ». Платон прекрасно осознавал ту двусмысленность, которую он создавал, приписывая чувственно воспринимаемому «виду» практически противоположное значение, и, надо отдать должное его юмору, часто заставлял своего Сократа нахваливать εἶδος красивого юноши.
— Как нравится тебе юноша, мой Сократ? Разве лицо его не прекрасно?
— Необыкновенно прекрасно, — отвечал я.
— А захоти он снять с себя одежды, ты и не заметил бы его лица — настолько весь облик его совершенен (οὕτως τὸ εἶδος πάγκαλός ἐστιν).
«Хармид», 154d
Самое важное здесь то, что и древнегреческая ἰδέα, и русский «вид» имеют один и тот же индоевропейский корень *ueid. Наши «видеть» и «ведать» берут свое начало отсюда. Из этого же корня произошло и санскритское vе́da, которое можно перевести как «знание». Из этих примеров видно, что Платон не слишком грешил против истины, заставляя звучать древнегреческое ἰδέα иначе. Он просто раскрывал покоящийся внутри этого слова сокровенный смысл.
Вот еще пример того, как глубоко и прочно этот корень сидит в индоевропейских языках. В одном из фрагментов Гераклита — как считается, он первым употребил слово «философ» — находим: «Многого знатоками должны быть философы». В оригинале вместо неуклюжего оборота «многого знатоками» стоит слово ἵστορας — «истории». Филологи утверждают, что внутри этих ἵστορας есть корень *ιδ — тот же самый, что в слове ἰδέα и русском «вид». Иначе говоря, ἵστορας можно было бы перевести на русский как «с-ведения» (а что есть история, как не собрание сведений?), и тогда получится, что философ, по мысли Гераклита, должен быть ведающим, сведущим.
8. Логос
Одно из ключевых и самых труднопереводимых понятий античной философии — λόγος — происходит от древнегреческого глагола λέγω, который означает «говорить» и читается точно так же, как и название одной датской компании, производящей детские конструкторы, — «лего». И это совпадение не случайно.
Греческое слово с тем же корнем λέγειν означает «собирать», «отбирать». Этот же корень можно найти и в латинских словах collegium и collection. А если вы когда-нибудь бывали в Германии, то, возможно, видели на этикетке какой-нибудь бутылки надпись Auserlesene Weine, что переводится как «отборное вино». Находящийся посерединке Auserlesene немецкий глагол lesen означает «читать» и «собирать». Не будет ошибкой вспомнить здесь русское «слог» (читать по слогам, красивый слог), а также «слагать». Причем слагать в русском языке можно как числа, так и истории.
Еще числа и истории можно складывать, да и читать тоже — по складам. У человека может быть не только склад в доме, куда можно что-нибудь сложить, но и складный вид, хорошо сложенное тело, складная речь, слаженные движения и интересный склад ума. Сложно, правда? Таким же невероятным количеством значений и оттенков обладал древнегреческий λόγος. А философ и филолог Татьяна Васильева этимологически сближает это слово с русским словом «ложь». И что тогда этот λόγος? «Мысль изреченная».
9. Фюзис
Древнегреческое слово φύσις, которое на русский чаще всего переводят как «природа» и которое стало основой для «физики», означало у греков всё нерукотворное, рождающееся само по себе вокруг человека.
Происходит это слово от глагола φύω — «рождаю», а его корень восходит к индоевропейскому bheu-. Последний, в свою очередь, послужил основой для глагола со значением «быть» в европейских языках: в старославянском — «быти», в английском — to be, в немецком — ich bin, во французском — je fus, в латыни — fu. В связи с этим слово φύσις очень часто связывают с понятием бытия. Но бытия не как «наличествующего», результативного, а как происхождения на свет.
Сближают φύσις также и с сущностью, о которой мы уже говорили. В русском языке этот смысл сохраняется во фразе «природа вещей». А греческий поэт Пиндар считал, что узнать, каков человек, значит узнать его род, происхождение. В отношении животных можно было бы сказать «породу».
От породы / Блещет в рожденных знатная отвага родителей.
(φυᾷ τὸ γενναῖον ἐπιπρέπει ἐκ πατέρων παισὶ λῆμα)
«Пифийские песни», 8.44
Таким образом, знание φύσις, природы — это знание того, чем одно порождение отличается от другого.
Особенно этим знанием отличались в Древней Греции врачи, которые собирали различные травы и изучали их лечебные свойства.
10. София
Строго говоря, древнегреческое слово σοφία, которое переводится обычно как «мудрость», не является термином. Для греков оно с самого начала указывало на знание, ремесленное мастерство или «умение, ориентированное на образец» (в отличие от τέχνη, которое связывали скорее с хитростью и удачей). Но своя особенность у этого слова тоже есть.
Пытаясь определить его достаточно запутанную этимологию, выдающийся русский лингвист Владимир Топоров пришел к выводу, что слово σοφία происходит от индоевропейского корня *sṷ̯obhiā. Этот корень, с одной стороны, «ориентирует на понятие обособления, выделенности, самости», а с другой — «указывает на включенность в некую общность». Этот самый корень послужил основой для славянских слов «свой», «особенный», «способный», «свобода» и «слобода».
Все эти русские, и не только, слова позволили Топорову описать σοφία как процесс «приобретения, достижения и усвоения мудрости», заключающийся в «особом сосредоточении», «погружении в себя, связанном с отключением от восприятия более внешних сфер»; как технический прием, «имеющий целью обособление мысли и придание ей интенсивного, рефлексивно углубляющегося движения».
«Каждое такое обособление, — заключает Топоров, — влечет за собой формирование новых и всё более глубоких смыслов, позволяющих, с одной стороны, выводить за свои пределы, отчуждать от себя всё, что овеществляется и становится достоянием common sense сферы man, а с другой стороны, обеспечивать непрерывное возрастание смысловой наполненности бытия, осознающего самого себя».
Напомним, что именно любовью к «софии» и славятся философы.
Источник: knife.media
